В сорок третьем году в Душанбе
Мама тихо сказала: «Тебе
Здесь придётся освоиться, Татка,
Эти горы надёжно стоят.

Друг, товарищ мой за Ленинградом,
Ты мой голос слышал за кольцом.
Дай мне руку. Прорвана блокада.
Сердце к сердцу – посмотри в лицо!

Вынув из урны хлеба кусок,
Бабка его завернула в платок.
Кто его бросил и кто оплевал,
Я не увидел и не назвал.

Жизнь – и кислород, и дым.
Все мы были молодые.
…Мёртвые нужны живым.
Мёртвым не нужны живые.

Земля живёт, как мы,
Смеётся и горюет.
Оттаяв от зимы,
Весенний лес бликует.

Та женщина от старости сутула,
перегорело сердце, как в огне.
А все ее жилье – кровать, два стула
и пожелтевший снимок на стене.

Я третий год на марше,
Спешу, спешу домой.
Всё больше просит каши
Ботинок правый мой.

Ты песни украинские «спивал»,
Об Украине ты не забывал –
Ты ею жил… О ней напоминал
В груди прижившийся осколок.

Он к нам пришел в свой срок в Пиллау*,
Закончив ратные дела,
Еще была не бронзой слава,
А лавой огненной была.

Вот она правда – шли мы
От света и от тепла.
Шли мы, огнём косимы,
Туда, где беда была.

Как будто лишь сейчас взошла
На пьедестал – не эшафот.
И небо синева зажгла,
И свежий ветер волос рвет.

Вот опять стою у обелиска…
Ветви ивы – след застывших слёз, –
До земли касаясь низко-низко,
В травах тают капельками рос.

Метельное, напевное –
из той зимы, наверное:
«Один, два, три,
оладышек...

Небо звёздами прошито,
Как наградами мундир.
У разбитого корыта
Дремлет бывший командир.

Опять весна, и чавкающей жижей
Дороги набухают, как всегда.
В кювете догнивает немец рыжий.
В пустых глазницах – талая вода.