Можно не слушать народных сказаний,
Н е верить газетным столбцам,
Но я это видел. Своими глазами.
Понимаете? Видел. Сам.

Дитя послевоенных лет,
Я отовсюду в Питер еду,
Чтобы купить себе билет
На праздничный салют Победы.

Дорога нас вела не к дому,
А по жнивью чужих полей.
Где в небо, словно в синий омут,
Входила стая журавлей.

В сырой степи под Перекопом,
Где мы ломали рубежи,
Где были длинные окопы,
Рвы, загражденья, блиндажи

Я спал на военной дороге,
И пыль покрывала меня.
Врастали в поля мои ноги,
А волосы – в ветреность дня.

Любуюсь я цветком в углу платка,
Что вышит незнакомыми руками
И прислан мне на фронт издалека,
Как знак того, что нежность тыла – с нами.

Под Прохоровкой жарким летним днём
Горели танки, солнце скрыла копоть,
Всё заливая болью и огнём,
Военный бог творил свою работу.

Свет коптилки*. Слепо ходят спицы.
«Посижу. А ты, сыночек, спи».
Мама вяжет фронту рукавицы,
Вяжет фронту тёплые носки.

Принесу, войдя не постучав,
Запах дыма, горький привкус пота.
Скинешь ватник с хрупкого плеча:
Покрасивей быть тебе охота.

Вот опять на мужика ты ропщешь:
«Хоть бы раз ему родить, облому!»
Нас рожал ночной бомбардировщик
В сорок третьем… Он кричал по-злому.

Молодым я как будто бы не был.
Снится молодость мне, словно небыль.
То горящие снятся мне танки,
То орудий гремят перебранки.

Уеду в деревню родную…
В родную – да где же она?
Костёр на угоре раздую,
съем хлеба и выпью вина.

Мы из столбов и толстых перекладин
За складом оборудовали зал.
Там Гамлета играл ефрейтор Дядин
И в муках руки кверху простирал.

Была война, но мы пришли живыми,
Чтоб новой жизни сеять семена.
Во имя павших и живых во имя:
Фронтовики,
наденьте ордена!

Небо. Синее небо. Голубые цветы.
Влезть на облачко мне бы
да взглянуть с высоты
на родную долину...