Мне восемнадцать было под москвой…
Сухих ветвей обугленные плети
Болтались на ветру. И всё на свете,
Казалось, брошено вниз головой.

Я полз по фронту вниз лицом,
Срывая кожу с рук.
Казалось мне – в пластунстве том
Премудрость всех наук.

Я вновь стою на Пулковских высотах,
Глубокое молчание храня,
Там, где деревья без конца и счета
Ежеминутно гибли от огня.

Окончен бой. Я вышел на дорогу –
Хотелось мне на пашни поглядеть,
Чтоб успокоить ратную тревогу
И сеять только зерна мира впредь.

Разгружались на станции энской,
В километре от передовой,
Над шоссейкой и над железкой
Самолеты чужие. Вой!

Враг разбит. И сразу после боя
Хлынули и в уши и в глаза
Шум прибоя, небо голубое,
Ветер, волосы откинувший назад.

Пластинок хриплый крик
И радиовещанье,
И непрочтенных книг
Надменное молчанье

Любимая! Не раз я рвал цветы
На поле, где зимой прошли бои:
Быть может, в блиндаже уснула ты,
И я тебе отдам цветы мои.

Пылит просёлком пегая лошадка.
В бестарке*, скособочившись, – седок
Оставил вожжи, всхрапывает сладко
И держит путь на ближний хуторок…

Следы войны неизгладимы!..
Пускай окончится она,
Нам не пройти спокойно мимо
Незатемненного окна!

«…Был старшиной, но в керченском
бою расчёт накрыло обломками
дома. Откопали. Какие уж тут
документы? В госпитале сказал...

Жгли костры, пахло гарью.
Над рекою струился туман.
Шла по берегу Марья,
Рядом с нею – Иван.

Айдар, Айдар мой голубой!
Как мед, сладка твоя вода,
Красив зеленый берег твой.
Ты – мой Айдар, моя река…

Я в гарнизонном клубе за Карпатами
Читал об отступлении, читал
О том, как над убитыми солдатами
Не ангел смерти, а комбат рыдал.

За стеной с тревогой зовущей,
Разрывая тишину окрест,
Почему-то за сердце берущий
Марш выводит полковой оркестр.