Военные годы, несытые годы,
Ремень, подпоясанный туго.
Я помню, как хлеб мы делили во взводах,
Присев или встав полукругом.

Я перекрестным был крещён,
Мне штыковая снится схватка.
Мне чайльд-гарольдовым* плащом
Служила эта плащ-палатка.

Ветром взвихренные листья
Пролетают, словно лица,
И кленовый Моген-Довид*
Прилипает на асфальт.

Я – Память.
Мне время подвластно.
От самого светлого дня
до самого тёмного часа
я – Память...

Всё уснуло с ним
в его Уленгоях*,
в Шилках,
в Нерчинсках,
в Красных Борках…

Сорок первый – наш год призывной.
Небо стыло, и плавился снег.
День и ночь мы дышали войной
И в солдатах остались навек.

Для меня березка – часть России,
Есть она, и будет, и была…
…Вот березку росы оросили,
И она стоит белым-бела.

Бор без сосен, бор без весен, –
здесь земля росы не просит.
Ни подснежника, ни почки, –
в ямах доченьки, сыночки…

Ты много лет разыскиваешь братьев,
Обходишь обелиски все подряд,
Где под звездой, исполнив долг свой ратный,
Погибшие соратники лежат.

Вставай, отец! Довольно спать
И прикрываться холмиком могильным:
Ещё жива на свете мать,
А сын твой стал удачливым и сильным.

Едва блеснуло солнце,
И сразу же с утра
Играет в краснодонцев
У школы детвора.

В эти страшные годы немало
Мы тяжелых дорог исходили.
Отцвела наша юность, умчалась
В туче взвихренной танками пыли.

Тихо прожил я жизнь человечью:
ни бурана, ни шторма не знал,
по волнам океана не плавал,
в облаках и во сне не летал.

Отмыты окровавленные даты,
И над войною совершился суд.
Останки Неизвестного солдата
По самой главной улице везут.

На серой северной скале,
Где всё сметала смерть,
Сумела на родной земле
Берёза уцелеть.