Солдат увозят поезда,
и многих – навсегда…
Идут двухосные вагоны
в сырую даль по сентябрю.

Я видел, как плакали наши солдаты,
От слез не добрея, а делаясь злей,
Когда запылали колхозные хаты,
Зажженные немцем на русской земле.

Был праздник. Звенели медали.
Шли гости. Я столик накрыл...
– А знаешь, как Харьков мы брали?
Сосед меня тихо спросил.

Май суров. Рассветы холодны.
День Победы. Снег же – только тает.
Я забыл, как было в дни войны, –
Люди о печальном забывают.

Треугольники птиц над городом стылым,
Словно письма солдат, не пришедших с войны
И лежащих в забытых братских могилах
Посреди чужой ледяной тишины.

Я перекрестным был крещён,
Мне штыковая снится схватка.
Мне чайльд-гарольдовым* плащом
Служила эта плащ-палатка.

У родника гремят ведром порожним,
Под вечер драят самоваров медь…
А он идёт, до боли осторожно
Прощупывая каждый сантиметр.

У Владимирки на госпитальном погосте,
Где шоссе от машинного гула дрожит,
И куда, что ни год, прихожу я, как в гости,
Под плитою могильною воин лежит.

Не о деревьях завтра горевать –
О детях и о внуках, что погибнут…
Они как ветки рученьки раскинут,
А я бессильна – бабушка и мать.

Опять весна, и чавкающей жижей
Дороги набухают, как всегда.
В кювете догнивает немец рыжий.
В пустых глазницах – талая вода.

Мы щавель за домом рвём.
День стоит ненастный.
Рассекает тучи гром
Плетью ярко-красной.

В полях за Вислой сонной лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой.
А где-то в людном мире который год подряд
Одни в пустой квартире их матери не спят.

Зелёная гильза. Записка.
Бумагу не тронула ржа:
«Последний из ротного списка
Ни шагу от рубежа».

Почему-то я люблю автоматы.
Почему-то я люблю пулемёты.
Я люблю, когда наши солдаты
Подрывают немецкие дзоты.

Знает каждый, как необходимо,
Возвратясь с задания, опять
Маленькую карточку любимой,
Не стыдясь друзей, поцеловать.