Под огнем не таем,
с голоду не пухнем,
ждем да поджидаем
полевую кухню.
Не соломы желтым ворохом –
хоть привычней и ловчей –
разжигают бабы порохом
зев усадистых печей;
для скотины клад в бескормицу –
клок соломы из копны.
И несут привычно в горницу
всё, чем дышит бог войны.
Наступленье, оборона ли?
Фронтовая полоса…
Серый порох макаронами,
россыпью и в картузах.
Порох спит в полузарядах,
в гильзах возле батарей.
И ходить не надо – рядом,
возле сорванных дверей.
Коль хозяйка зазевается,
наглухо прикроет под,
он, анафема, взрывается
так, что оторопь берет:
– Тетка, ты того… полегче бы!
– Мы пскопские, не впервой…
Аль с войной еще не венчанный,
что моргаешь чуть живой?
– Будешь жив! Навоевались,
аж от Немана маршрут…
Чугуны бы не взорвались –
щи об своды шибанут.
Бабка ерзает ухватом –
в кацавейке шустрый гном:
– Ешь, сердешный, чем богата…
А меня пришибло сном,
тычусь ложкой в миске слепо,
ощущаю добрый взгляд.
Пахнет порохом и хлебом,
и в печи скребет ухват.