Я по свету немало хаживал,
Жил в землянках, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.

Рисует внучка бабушку
В затерянном селе,
Вздыхающую тяжко
Со скорбью на челе.

Я вспомнил вдруг состав колёсный,
В степи затерянный вокзал.
Там на стене старик обозный
Поляну росную писал.

Как нереально то, что до войны:
Кудрявый мальчик в чистенькой матроске,
На синем гюйсе* – белые полоски.
Рот приоткрыт. Глаза удивлены.

Прозрачные от горя и корья,
Тянули бабы плуг,
Тянули цугом.
Осколочная рыжая стерня

Он упал за черною воронкой –
Смерть, каких немало на войне.
Будет плакать мать над похоронкой
В многотрудной русской стороне.

Опять война,
Опять блокада, –
А может, нам о них забыть?

Как трудно осмыслить такое соседство:
и сводки войны, и букварь на уроке.
Ах, дальняя память! Ах, память-наследство.
И сроки твои – бесконечные сроки.

Крестил комбат с отчаянным надсадом
И в мать и в бога наш залегший взвод.
Хватал за плечи – мол, вперед, ребята!
Просил: «Вперед!.. Иначе – перебьет…»

Под Москвою синь и стынь.
Ветер стонет в рощах.
Вьюга белые холсты
В прорубях полощет.

Гитлер начал войну в воскресенье.
Вдруг. Внезапно. Как землетрясенье.
В тот же день я был призван и форму надел,
Отрешился от штатских мыслишек и дел,

С надрывом, словно сигнал тревоги,
Завыл в порту судовой гудок…
И в памяти снова – дороги, дороги,
Тревожный прифронтовой городок.

Ты хлопотливо бродишь по двору
Или грустишь, лишась покоя, мама?
Ты в полдень, перед сном и поутру
Все сына ждешь с тоскою, мама?

…И поселилась тишина
В избе над камской кручей.
Мать что-то вяжет у окна.
А сын уроки учит.

Широкие звёзды
Осенней холодной закваски
Над старым двором
Терпеливо веками висят.