Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.

У меня был сад в цвету – он изрублен в щепы,
У меня был дом – его занял враг свирепый.
Если друг остался там – он во мраке склепа.

Вокзал, и поезд без огней пыхтит,
Траншею роют, и стучит кирка.
Как близко смерть! Свет Млечного Пути
Так нежно льется к нам издалека…

Тучи низко идут над Кремлёвской стеной,
В небе отсвет знамён войсковых.
Мы деревни сдавали высокой ценой,
Оттого лишь не сдали Москвы.

Всё снится и снится: куда-то
Сквозь степи, луга и поля
Уходят, уходят солдаты,
По мягким дорогам пыля.

Мне из окопа видно озерко.
Игра лучей становится живее.
Как вдохновенье, солнце высоко!
Я думаю о нем, благоговея.

Мне исполнилось двадцать семнадцатого января.
Я надвинул ушанку, подбородок потрогал шершавый.
Мы спускались к реке. Догорала за дымом заря.
…Я увидел Варшаву.

…Мороз ловил тебя на слове,
Он губы обжигал, он рос,
Он с каждым мигом все суровей
Дышал, прославленный мороз.

Он не писал с передовой,
она – совсем подросток –
звалась соломенной вдовой;
сперва – соломенной вдовой

Наш дом хотели сжечь в огне…
Дремавший до поры,
Дух встрепенулся вдруг во мне
И погасил костры.

Жизнь отца баловать не любила,
Потому был он крепок и строг,
Но буквально до самой могилы
Слышать детского плача не мог.

Когда войны умолкнет шум,
Шинель сниму я, бывший воин,
В ночи слезою орошу
Гармату*, брошенную в поле.

У Аксиньи брови сини,
Словно галочье перо,
В пятистенке у Аксиньи
От тафтовых кофт пестро.

Только умолкнет на час
Гром над военным народом,
Сорок четвёртого года
Кружится, кружится вальс.

Военная карта-трёхвёрстка.
Не мудрствуй лукаво,
Стратег!
…Бойцов уцелевшая горстка...