Жить нам уже не под силу.
Смято навек бытиё.
Родина нам изменила...
Что ж мы так любим её?

Много месяцев этой войне.
Дни, как танк тяжелы, шагают.
День и ночь я грущу о тебе,
Ясных глаз мне твоих не хватает.

И был июнь, и рожь входила в колос,
Вставали стройки, плавился металл…
И девичий грудной и грустный голос
Кого-то звал в ночи, кого-то ждал.

Никто не говорил: «Устал»,
Хоть тяжким потом обливался.
И каждый шаг нам дорог стал,
Что позади у нас остался.

На броне по кустам и полянкам,
А потом, мысль о смерти гоня,
Ты бежишь за чадящим танком,
Но зато пред тобою броня.

Черный город в глубоком снегу
Чутко смотрит в глаза врагу
И прислушивается в пургу:
Взяли Тихвин?.. Отбили Мгу?..

Подожди, не спеши, задержись хоть немножко,
Юность в шапке-ушанке и кирзовых сапогах.
Сколько раз, моя юность, тебя убивали!
Сколько раз, моя юность, тебя воспевали!

Он выполз к нашей передовой,
С отметинами сраженья –
Усталый, израненный, полуживой,
Он вышел из окруженья.

В церквушке старого села
По убиенным
Звонят, звонят колокола
По незабвенным.

Пятнадцать лет, как началась война,
И десять лет, как кончилась она.
Мы никогда ее не забываем,
Припоминаем эти времена.

Вот гордый обелиск, поставленный народом.
Шумит листва, толпясь на солнечных ветвях.
Поставлен обелиск под гулким небосводом
Там, где писатель пал с оружием в руках.

Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон –
Это раздается в Бухенвальде
Колокольный звон, колокольный звон.

Когда я вспоминаю о войне,
Которую узнал ещё ребёнком,
Не о салюте вспоминаю звонком,
Я вспоминаю о тревожной тишине.

Снова в путь. По размытым и скользким
маньчжурским дорогам,
Волоча на подошвах по пуду прилипшей земли,
Зашагали солдаты к суровым Хинганским отрогам

…И было утро: снег валился с неба.
И было детство. И зачем-то в нём –
та очередь за редким белым хлебом,
который привезут, быть может, днём...