Друг умирал на подступах к Берлину.
В минуту одичалой тишины
Успел сказать лишь: «Передайте сыну…»
А что? О том живые знать должны.

Я нынче не читаю, не пишу,
Мне некогда, уже в разгаре лето.
Я луговины росные кошу,
Встаю, как все крестьяне, до рассвета.

Сутуловат, приземист, сед
Идёт к поленнице сосед.
Топор, как коршун полевой,
Взмывает вдруг над головой...

Быть может, осталась минута.
Дрожат на плечах рюкзаки.
Стоят у дверей института
Военные грузовики.

Ты не знаешь, мой сын, что такое война!
Это вовсе не дымное поле сраженья,
Это даже не смерть и отвага. Она
В каждой капле находит свое выраженье.

Четыре ночи или три,
Не помню, мы не спим…
Дрожит земля, земля горит,
Плывет кровавый дым.

От пепелищ и от развалин
На запад по пятам убийц…
Да, в том году не признавали
Мы государственных границ.

Как будто весна без конца и без края
Пред мною раскинулась вновь,
Так нынче при встрече с тобой расцветает
Счастливая наша любовь.

Поспешают на запад вагоны,
Торопливо колёса стучат.
И девчата в защитных погонах
На сожжёные села глядят.

Я завью верёвочкой кручину,
Отрешусь от недругов и свар…
…Я щепал колючую лучину,
Снаряжала бабка самовар.

Это не забудешь никогда,
Как четыре года денно, нощно
На земле горели города,
Села и березовые рощи.

Мне возвращенье рисовалось так:
Блеснет у входа конская подкова –
Такой простой, такой железный знак
Спокойного житья-бытья людского, –

Сыновья сгорели в танке
В сорок третьем во году.
Их маманя, баба Таня,
Жизнь ведёт, как борозду,

Что осталось, война, от тебя,
Что осталось?
От большого пожара земля
Отдышалась.

Пробиться к Прагер-плац рывком не удалось.
Орудья, скрытые в вечернем полумраке,
Простреливали улицу насквозь,
Отрезав нам дорогу для атаки.