Лицом уткнувшись в жёсткий ворс шинели,
Застыла мать,
отчаянья полна.
Так в русских сёлах горевать умели...

Блестит булыжник лиловатый –
Идёт дорога в облака.
И водокачка, как граната,
Стоит у края городка.

Вошел в село, даётся диву
От непривычной тишины;
С любовью смотрит на крапиву,
Как цвет заморской стороны.

Фундамент лег по котлованам дзотов,
Засыпан щебнем и золой окоп…
Давно уже на Пулковских высотах
Сменил зенитку зоркий телескоп.

Не смерть страшна. Тоска – страшнее…
И, взяв из пирамиды ППШа,
уйдёшь в глухой конец траншеи
и, стиснув зубы, не спеша,

У деревни Желановки
Песней струится река.
В синий омут без дна
Кину снасть на рыбацкое счастье.

По небу осеннему катится гром,
Дивизия наша стоит за Днепром.
Мост взорван – в мой город вступили враги,
И город во мраке, не видно ни зги,

Она началась под Смоленском,
Там первая вышла глава –
Когда на лугах деревенских
Шуршала в пожаре трава.

Фотографии на стенах
Незаметно, постепенно
Выцветают, словно сад,
Но по ветру не летят.

Мы шли всю ночь. Была дорога длинной,
И наш сержант, зажав цигарку в горсть,
Бодрил солдат: «Отсюда до Берлина
Осталось нам каких-то тыщу верст!..»

Мне бы ясную погодку,
Крупной ряби сарабанду,
Поворотливую лодку,
Расторопную команду.

Атака, атака – железное слово.
В огне грозовой небосклон.
И снится, и снится всё снова и снова
Ночной изнурительный сон.

Обретаю душевный покой
Средь людей, а не в тихой аллее.
Одиночеством горше болею,
Чем болезнью любою другой…

Мы в те дни поднимались болезненно-рано;
Подходили к окну… отходили, сердясь.
Над пустыми полями бродили туманы,
На дорогах рыжела заклеклая грязь.

Гуляет по июню тишина,
И хочется в ней тихо раствориться.
Спугнуть её боятся даже птицы,
Она у сердца самого слышна.