Подымите заздравные чаши, друзья!
Он родился уже, он идет, –
За него и непьющим не выпить нельзя –
Сорок третий сверкающий год!

И какие ж красавицы на Руси росли!
Косы толстенные, в руку, почти до пят.
Ноги, не знавшие обуви, от росы красны.
Ситцы – излюбленный их наряд.

Как юны были мы, как безмятежны!..
Наш братский круг – одна душа и плоть,
Всех нас мог накормить один ломоть,
И полдень – белорусский – всех нас нежил.

Нависли крупно облака.
Планете вьюгою грозят.
Но, тяжелее снежных туч,
Над полем «юнкерсы» висят.

Неустанно жизнь моя – на марше.
Всё острее в будущее взгляд.
С каждым годом
старше я и старше...

Леса обугленные, земли обожженные,
Простите мне, что в скорбный час
Я не оплакиваю вас.
А раньше было: в поле васильки

Дорога уходила на восток,
И гулкая, и горькая дорога.
По ней катился беженцев поток
От самого российского порога…

Лампочка из гильзы от снаряда
Засветилась. Хата. Ночь темна.
Я читал стихи, а в балке рядом
Били пулеметы. Шла война.

Что было нажито трудами –
Дотла спалил пожар войны.
Огонь метался над садами,
И ветки яблонь увядали,
Нещадно им опалены.

Плугами последние блиндажи
Разравнивает Европа.
Лишь он, обнявши винтовку, лежит
На дне своего окопа.

Дым над осенью,
Резкий и синий.
Едкой гарью
Октябрь напоён.

…Глубокий тыл. Сугробы стынут.
Угрюм предрассветный час…
С дежурства улицей пустынной
Иду – ночной редактор ТАСС.

Война к весне ушла от нас далече,
Но каждый дом бедой с лихвой оброс.
Друг Колька мину отыскал под вечер
И, не таясь, во двор её принёс.

Она поступала, наверное, мудро,
Что в ночь за аэродромную гладь
Ходила гулять, возвращалась под утро,
И было ей на дисциплину плевать.

Он прибыл домой ненадолго, из госпиталя,
Большой, но больной и слабый.
Старухи молились, шептали: «О господи»,
Плакали горько бабы.