Шяуляй! Шяуляй!
Весь в огне
Родимый край…
И среди руин сова

Дни склоняются и меркнут.
Лишь не меркнет боль живая,
Как солдата на поверку,
Юность громко вызывая.

Снег метет, снег метет –
завируха.
Ветер песни поет,
иль вызванивает лед

Серые тучи несут нам разлуку,
Серые тучи и пыль над Литвой.
В серой шинели жмешь ты мне руку,
Мой рядовой.

Я был рождён в голодный, трудный год
Февральским днём под стоны злой метели.
«Хорош мужик! Такой не пропадёт!» –
Смеялись бабы возле колыбели.

Надо мною –
блокадное небо.
Мне одиннадцать стукнуло лет.

Как нереально то, что до войны:
Кудрявый мальчик в чистенькой матроске,
На синем гюйсе* – белые полоски.
Рот приоткрыт. Глаза удивлены.

Ляжешь, а постель – шинель сырая,
Явь уйдет, смешав цвета и звуки.
Снова, снова над передним краем
Мать к тебе протягивает руки.

Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл

Гудит над бараками ветер –
Для нас он еще не умолк,
И нам всех дороже на свете
Запасный стрелковый наш полк.

Меня война коснулась краем,
На крылья вскинула свои…
Я помню: в роще за Дунаем
Кричали ночью соловьи!

Вагонная дверь открывается туго,
Как будто разбухла. И дождичек льет.
В мозгу словно вспышка – здесь родина друга.
Я даже споткнулся: а вдруг подойдет?

Мы шли по снежной целине.
Он был последним на лыжне,
И легче всех ему идти
По проторенному пути.

Увидел Родину свою
Сегодня я в твоем портрете.
Я не погиб в ночном бою,
А после боя, на рассвете

Когда тебя послали в бой,
«Прощай», – сказал мне, уходя.
Но где б ты ни был, дорогой,
Я буду около тебя.