Опасность братски поделив,
Нас встретил Мотовский залив,
Где облака намокшей ватой
Едва влачились над водой

Опять снега метут, снега,
Послевоенные, крутые.
И ни дороги, ни следа
В те ночи долгие и злые.

Я живу. Я – случайно спасённый.
С божьей помощью я не погиб.
Я живу под метельные стоны,
Под декабрьские всхлипы пурги.

С Чукотки ветры дули, пурга вязала ноги.
Разбившись на пятерки, мы, зэки, шли в забой.
А души разрывались от боли и тревоги:
На батьковщине милой идет кромешный бой.

В суровой тишине музея
Натертый блещет, словно лед, паркет.
Иссеченный осколками, ржавеет
Засохшей кровью темною лафет.

Сегодня мне не спится.
Уснуть мешают лица.
А сколько их! А сколько!
Наташа, Вова, Колька…

Какие клубились метели
В твоей обожжённой дали!
Какие грома прогремели –
За край милосердной земли!

У костра пехотного полка
Грелась и дымила вся Россия.
– Нет ли среди вас, друзья, – спросил я, –
С лужским самосадом земляка? –

Салют Победы отсверкал,
Прекрасен и высок…
Тот Зойкин стал,
Тот Сонькин стал,
Тот Нюркин стал сынок.

В большом платке,
повязанном наспех
поверх смешной шапчонки с помпонами,
она сидела на жёсткой насыпи...

Победа шла по бедам,
По скорбным похоронкам,
По воинским обетам –
Грозоподобно. Громко.

Стрела на перекрестке – «Гутенштадт».
«Хороший город», – переводит кто-то.
«Хороший?» – «Вот как!» – Головни чадят.
Горят в ночи жилища гордых готов.

Он в нас поверил, командарм,
И мы не подвели:
Мы удержали свой плацдарм,
Клочок земли.

Я вот завтра проснусь.
Шевельнутся деревья.
Будет сизый туман
Обнимать берега.

Когда упали небеса
На отдыхавшую заставу
И ясной зорьки полоса
Закрылась заревом кровавым...