Бой откатился и совсем утих.
И тишина тревожная нависла.
Нас в отделенье – четверо живых.
И молча рядом мы стоим над Вислой.

Вами, сударь, нынче недовольны все,
Более чем кем-либо досель.
Ваши возмутительные вольности
Тщательно заносятся в досье.

Коль проживу я на свете
До самого судного дня,
Воспоминания эти
Не покинут меня.

Здесь ночь январская долга;
храпят всё тише, всё спокойней,
во сне сбегая на луга,
мобилизованные кони.

Пришёл солдат.
Детишки в доме,
но почему-то нет жены.
Взглянул внимательней.
И кроме своих заметил… след войны.

Нам выдавали ордера
В военные года.
Была раздета детвора,
Стояли холода…

Я об Алёшке, младшем брате,
Который помер, говорю.
В войну мы с ним в голодной хате
Дивились молча сухарю.

Под смоленской стеною –
Не простые покойники.
Под смоленской стеною –
Зарыты полковники,

Начиналось прозрение грохотом боя
и тревогой за старую, слабую мать…
Помню ночь: на краю обгорелого поля
я лежу и терплю – мне нельзя умирать…

Я не видел тебя – и втрое,
Втрое горше потом это выстрадал.
Но возможность узнать героя
Мне твой громкий предсмертный выстрел дал.

– Что ты, Вася, приуныл,
Голову повесил,
Ясны очи замутил,
Хмуришься, невесел?

Давно запаханы траншеи…
Земля цветёт и хорошеет,
И жаждой будущих свершений
Полны мальчишеские сны.

Под качающимся дождем
Фары разбрасывают лучи.
Мы пятые сутки вперед идем,
И если ты устаешь – молчи.

О, как плясал он,
конопатый!
Хотите
верьте или нет...

Он шагал
Да опять пошучивал.
А гармошка
На все лады...