Зря палили фрицы упоённые
Изо всех стволов своих подряд:
Самолёт с Казанскою иконою
Облетел блокадный Ленинград.

Дав слово не нарушить тишины,
Ползут по льду неслышно пластуны,
Им, как оружье верное, нужна
Дремучая ночная тишина.

…Весь Ленинград, как на ладони,
С горы Вороньей виден был.
И немец бил с горы Вороньей.
Из дальнобойной «берты» бил.

Окопы, окопы…
В окопах вода.
Конечно, беда.
Говорим: «Не беда!»

Это не небо,
а ткань,
привязанная к стволам, –
голубая парча

Мне противно жить не раздеваясь,
На гнилой соломе спать.
И, замерзшим нищим подавая,
Надоевший голод забывать.

Когда ты вслед за плугом вышел в поле,
В стеклянную прозрачность на заре,
Земля страдала от жестокой боли,
Не позабыв о грозовой поре.

Я помню первый год от сотворенья мира.
Царапинами пуль помечена стена.
«Вороне где-то бог послал кусочек сыра…» –
учительница нам читает у окна.

Если б сердце плавилось от слез,
У меня б расплавилось оно.
Будь слезам дано смывать жилища,
Стала бы бездомною давно.

Гнула буря дерево сурово –
Вся в росе, лежит под ним земля…
Скакуна оседлываю снова
И скачу в далекие поля.

Моя подружка дальняя – как елочка в снегу.
Ту елочку-уралочку забыть я не могу.
Давно ушел я из дому, но помню до сих пор
Ее совсем особенный, уральский разговор.

Гляжу суровыми глазами
Я на знакомое лицо.
Со знаменем в руках он замер,
Солдат народа моего.

Мы не заснули ни на миг
Той ночью бесконечно длинной.
К себе наш сон переманив,
Набрякли звезды над чужбиной.

Длиннющая очередь…
У взрослых натянуты нервы…
Треугольники писем…
Слеза – по лицу…

Поет мальчишка песню
В военном городке,
Поет о трех танкистах,
Коньки на ремешке.