Дай же мне, память, воочью и прямо
Снова увидеть тот памятный час!
…Падая тихо на древний камень,
Вьются снежинки между штыками.

Где она, эта грань – граница,
Переход от светлого в грустное?
Фотография. Лица, лица…
Вот и ты, наша Пашенька Усова.

Вновь рощи родимого края
Стоят предо мной, как живые, –
Орешника заросль густая,
Осинник, дубы вековые…

Мы легли у разбитой ели,
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, гнилой земле.

«Не входить, угрожает обвалом!» –
Помню надписи я на стене.
Был тогда я совсем мальчуганом,
Лет так пять или шесть было мне.

На фронте мы не думали о нервах –
Война кроила землю под погост,
А из траншей бойцы в шинелях серых,
Бывало, поднимались в полный рост.

Я ждал тебя не как влюбленный
Подругу ждет – придет ли, нет…
Я ждал тебя, как сад бессонный
Ждет на заре, чтоб хлынул свет.

Помню, только за год до войны
Я в саду готовился к экзаменам,
И казалось мне средь тишины,
Что и время не струится – замерло.

Я отбивался от фашистских танков,
Я в самолеты черные стрелял.
Родные города и полустанки
И села плачущие оставлял.

Тишина полевая,
И полыни пыльца.
Пыль полей истлевает
На морщинах лица.

Я был в них недолго, почти что проездом.
Невольно я сравнивал Прагу и Дрезден,
Порой столбенея от недоуменья,
Что нету, увы, никакого сравненья!

Запомнилось: детдом, вторая группа,
Начальный счёт послевоенных лет.
Теплом казённым жиденького супа
Не каждый был накормлен и согрет.

Лед на речке поплывет,
Зацветет земля.
Загрустит и ждать придет
Кто-то в сад меня.

Тяжелый походкой – за ротою рота –
Идет через город морская пехота.
Широкие плечи, суровые лица,
К потертым бушлатам пришиты петлицы.

Полюбил девчонку паренек,
А девчонке было невдомек.
Сели рядом. Хорошо в саду.
Щедрый месяц серебром пролился