Над крышей рваной небо хмуро.
И все ж, какой ни есть, приют:
Проемы окон – амбразуры,
И только пули не поют…

В начальную школу в Покровку
Я шёл в сорок пятом году
С холщовою сумкой-обновкой.
В запущенном барском саду...

Нет на войне счастливых случаев,
А если есть, то слишком мало –
Война учила необученных,
По необстрелянным стреляла.

Нева… Горбатый мостик… Летний сад…
Знакомая чугунная ограда…
Стоят бойцы. Теперь они хранят
Червонную сокровищницу сада.

Я несколько дней по центру столицы
кружила…
И вот на вокзале опять.
Вижу усталые серые лица.

Эти вести, как взрывы ночные
под окнами дома.
Это резкие вести –
так кричат часовые
даже близко знакомым…

В экипажах новые лица.
Мой товарищ сегодня сгорел.
Мир все чаще и чаще снится
Тем, кто чудом еще уцелел.

Сейчас мои товарищи в Берлине пляшут линду.
Сидят мои товарищи в венгерских кабачках.
Но есть еще товарищи в вагонах инвалидных,
С шарнирными коленями и клюшками в руках.

Там небо приблизилось к самой земле,
Там дерево в небо кидалось с обвала,
И ласточка бурю несла на крыле,
И лестница руку Днепру подавала.

Я вырос на Волге, мне Волга была
Роднее моей колыбели.
Река меня на руки нежно брала,
Гудки колыбельную пели.

Склонюсь к твоему изголовью
в плену у больничных палат,
отец, истекающий кровью,
как в тесном окопе солдат.

Там в глуши утопает опушка,
Там, где ветры лишь бродят одни,
Замерзает в снегах деревушка,
Доживает последние дни.

Жгут ботву.
Навозом яблони обкладывают.
Чистят дымоходы.
На небо взглянув,
дожди угадывают.

Железный холод подступал к Москве,
Огонь и стужа встретили врага,
Штыки мерцали в грозной синеве,
И голубели жесткие снега.

Всё стараются
душ растлители,
Но от них,
как от прочих бед...