Звезды январские тускло мерцали,
Словно потрескивая в синеве,
Стыли, дымились, оледеневали
Проруби на неве.

Когда потребуется справка,
Я дать её всегда готов:
Был отделенным – Бородавка
И слева по цепи – Петров.

Одетые вполне по-городскому,
Поблескивая стертыми коронками,
Цыганки составляли гороскопы,
Что шли вразрез с любыми похоронками.

Ни седоков,
Ни окриков погони –
Видений бег?
Сквозь лунный хуторок...

И приветливость во взгляде,
И следы былой красы,
И подзорник* на кровати,
И стенные бьют часы.

Жизнь свою
С точки зрения места в солдатском строю,
С точки зрения «в ногу – не в ногу»
Надо рассматривать и сверять...

Из послевоенной разрухи,
Из низкой избушки я вышел.
Избушка – два синих окошка,
Прижался подсолнух к плетню.

Поседевшие, огрубевшие,
уцелевшие в дни войны,
ничего забыть не сумевшие –
это мы с тобой, это мы.

Он говорил: «Пылай, моё село,
Моей любовью светлою согрето,
Ты – первый луч восторга и привета.
Ты – детства безмятежное крыло.

Ты, внучок, похож на деда очень:
Чуб такой густой, как у меня,
Взгляд суров и чуть сосредоточен,
К нашим ты относишься корням.

Видно, выписал писарь мне дальний билет,
Отправляя впервой на войну.
На четвёртой войне, с восемнадцати лет,
Я солдатскую лямку тяну.

Свежий холмик перед низким домом.
Ветви на могиле.
Командира вместе с военкомом
Утром хоронили.

В заснеженном Ленинск-Кузнецке
Война приземлила меня.
Впадала в сибирское детство
Зелёная речка Иня.

Под мглой коричневой томясь,
Лежит Европа перед нами:
То вражья свастика впилась
В нее железными когтями.

Вьются белые дорожки
По крутым зеленым склонам,
По следам матроса Кошки
Обхожу я бастионы.