Нет имени у этого пригорка.
Без имени кто наспех здесь зарыт.
Трава пожухла, и земля прогоркла,
и безымянный ветер шелестит.

Опять декабрьские шторма,
Опять авралы до утра,
И рвутся якорь-цепи,
И море, цвета буйных трав

Иду один я вечером.
Вокруг горят снега.
Где вы, друзья-разведчики
Сто пятого полка?

Я сдыхал, а жизнь всё равно текла,
Мне в гримасу стужа сводила рот.
Я потёмок ждал, чтоб украсть тепла,
Если в эту ночь повезёт.

Былое реже видится с годами,
Но сколько их сквозь сердце не пройдет,
Мне не забыть, как тихо плыл по Каме
Наш госпитальный белый пароход.

Что в нём бравого, в дяде Васе?
Вон как гнёт его радикулит!
Он едва до скамейки добрался
И, на солнышке греясь, сидит.

Я наполовину похоронен.
Я веду смертельные бои.
Я и здесь, и там, где в обороне
Полегли товарищи мои.

Где они, военные дороги?
Отвечаем – пройдены в былом.
Громогласно подводя итоги,
Сели и пируем за столом.

До костей я продрог, за киосками вскоре
Я окурок нашёл, раздобыл и огня.
– Что ты сделал для фронта? – плакат на заборе
Тыкал пальцем презрительно прямо в меня.

Шел в атаку яростный сорок первый год.
У деревни Крюково погибает взвод.
Все патроны кончились, больше нет гранат.
Их в живых осталось только семеро молодых солдат.

Мы свалились под крайними хатами –
Малолетки, с пушком над губой,
Нас колхозные бабы расхватывали
И кормили как на убой

Рассвет приходит бел и свят –
шеренгою наклонной
проходят будто на парад
седые почтальоны...

Был отпуск отцовский короток,
И вот он явился домой
В «бэу» от петлиц до обмоток,
Что сделаешь – нестроевой.

Шапку армии японской,
Весь сияя от наград,
Обменял на самогонку
С фронта прибывший солдат.

Как иконы, их лики темны,
Но сияют седые их прядки,
Потому что за годы войны
С чёрным горем спознались солдатки.