Жду тебя, хороший мой,
Очень крепко жду.
Жду уральскою зимой,
Жду весной в цвету.

Изрыли снарядами немцы лесок,
Повыбили за две недели.
Но думалось: «Ладно! Сочтемся, дай срок, –
Мы тоже недаром сидели».

Когда тебя послали в бой,
«Прощай», – сказал мне, уходя.
Но где б ты ни был, дорогой,
Я буду около тебя.

Ветром взвихренные листья
Пролетают, словно лица,
И кленовый Моген-Довид*
Прилипает на асфальт.

Вот солдаты идут
По степи опаленной,
Тихо песню поют
Про березки да клены

…Но перед утренней зарницей
Утихнет бой на пять минут,
Над отдыхающей бойницей
Глаза любимые сверкнут.

Как часто взрослым дети подражают –
Для них порою тесен детский мир.
…Мальчишки во дворе в войну играют,
И ссорятся за званье «командир».

Захолустный сын России,
По-крестьянски тих:
В двадцать – услыхал впервые
Паровозный крик.

О счастье не могло быть речи,
Когда, чтоб не страдать в плену,
Народ страны взвалил на плечи
Отечественную войну.

Земля – не только шепот ночи,
Стволы берез, шагнувших вдаль,
Где запах трав гортань щекочет.
Она – любовь моя, печаль.

Вот, перед боем это было,
Матрос, земляк мой, говорит:
– Пусть ранит, только б не убило…
Живет же зять наш, инвалид.

Бой спадает, и вскипает, и рокочет.
Неотступно смерть над самой головою.
Лес руками переломанными хочет
Небо синее нащупать над собою.

Война опять у Дона сутками
Ворчала, кашляя надрывно,
С морозным ветром звуки жуткие
Текли на хутор непрерывно.

Слышал на братской, как внук произнёс:
«Здравствуй, могилушка дедова!
Всё у нас ладно, братишка подрос...»
Мне показалось – с живым он беседовал.

Он знал, что там, в тылу, страшнее.
Там смерть, как длинная траншея,
На дни и годы продлена.
Здесь смерть мгновенна...