Ещё утрами чёрный дым клубится
Над развороченным твоим жильём.
И падает обугленная птица,
Настигнутая бешеным огнём.

Сосновые срубы – бревенчатый терем –
Срубил перед свадьбой счастливый жених.
И тройкой весёлой года полетели,
Лишь детки, как метки, отметили их.

Военные поэты, вас читая,
Я думаю о зависти своей.
Дружна и многолика ваша стая.
Бескрайний снег и гарь летят с полей.

Тебя никто не провожал,
вздыхая у дверей.
Рыдал, как колокол, вокзал,
над юностью твоей.

Фотограф немой
Над портретом колдует.
Он ретушь кладёт,
Исправляя лицо...

Я знал, что ты жива, и потому
Под минами мне падать было легче,
Дышать в сплошном пороховом дыму
Там, где дышать, казалось, больше нечем.

И помнит память, хоть дырява:
Не польза обещать, а вред.
При жизни будущее здраво.
У мертвых будущего нет.

Нет, я не защищала Сталинград,
Я только слушала его дыханье.
Зима сорок второго. Я – солдат.
Начальник связи мне дает заданье

Вдоль коридора – корзины и санки,
Плесени запах ползёт из угла,
Чёрная муха, как вражий десантник,
Вроде труслива, но очень нагла.

Зажёгся сигнал отправленья,
в вагоне толпится народ.
Как тягостно в эти мгновенья
трамвай тебе двинуть вперёд!

Ты будешь вспоминать потом
И этот день, и этот дом,
Остановившееся время,
Как будто свитое жгутом.

Завалило снегом всех,
Стелется метель по скату,
И, проваливаясь в снег,
Старшина спешит к комбату.

У моста был немец похоронен.
Был отрыт. Куда-то увезён.
И никто не кинулся в погоню,
Не устроил немцу похорон.

И тридцать лет после этой гибели
Я работаю, спорю. Люблю. Живу.
И ныне, губами шепча бесплотными,
Глядит на меня мой убитый двойник

Здесь нет живых и неживых,
Здесь нет своих и несвоих.
Пришли иль не пришли с войны
Все, Родина, Твои сыны