Помню ночь войны. Сверчки орали.
Мне, мальцу, казалось в полусне,
Что летит над вьюгами Урала
Скатерть самобранная ко мне.

В полуземлянках, в полуямах
Под гул далёких канонад
Рожали нас солдатки-мамы,
Похожих на отцов-солдат.

Село, церквушка-голубятня,
Полнеба галочьего грая,
И босоногие ребята
В войну на кладбище играют.

Внутри нетопленного клуба
На стенках изморозь бела.
Но я дышу, и пара клубы
Гоню в ладоши для тепла.

В боевом солдатском званье,
В гордом званье старшины,
В новом обмундированье
Возвратился дед с войны.

Ты с нами сегодня… Грохочет война.
Путь твой прост и суров.
Верный помощник, ты быть должна
Там, где раны и кровь.

Всё ковыляет деда Вася,
Уж сорок с лихом – скок-ковыль!
Одна, увечная, в запасе
Нога гребет пятою пыль.

Он шёл сквозь ельник островерхий,
Потом вдоль поля по стерне
И ставил ноги, точно вехи,
И вынимал их, как во сне.

Я много лет живу и думаю,
До боли душу теребя,
Что, может, кто-нибудь судьбу мою,
Что, верно, кто-нибудь беду мою

Не все дороги наши – красные,
Не всем, гордясь, спешить по ним.
Кому-то – в жизни судьбы разные –
Дано быть просто запасным...

В начальную школу в Покровку
Я шёл в сорок пятом году
С холщовою сумкой-обновкой.
В запущенном барском саду...

Нам отпущено время – немного вздремнуть после боя.
Наш тянь-шанский Мартынов зарыться додумался в снег.
И уснул Щаденков под березою рядом со мною,
и во сне автомат крепко держит в руках Шукербек*.

В этой комнате всё не мое:
Стол треногий, чужая кровать.
Только стопочкой книги, белье,
Долго ль с вами еще кочевать?

Мы слушаем прекрасный блеф,
Что кушаем германский хлеб.
Зерно моей несчастной Родины
По договору к немцам шло,

Я вырастал из детского пальто
Быстрей, чем травы в лето вырастали.
И, словно в наказание за то,
Мне новое пальто не покупали.