О, наманганской* осени подарок –
В далекий край отосланный гранат!
Как шар пунцовый, ты округл и ярок,
И зерна спелые рубинами горят!

Немного выпивший, но гордый,
Круша роддома тишину,
Он требовал:
«Отдайте орден,
Мой пятый орден за войну».

Кто хоть раз был в рукопашной,
Что случалось на войне,
Тот не скажет, что не страшно, –
Там уж вроде не в уме.

Стоял я, а ноги, как гири,
И в кровь искусал губу.
Отец, тебе легче в могиле,
Намного спокойней в гробу.

Когда горело гетто,
Когда горело гетто,
Варшава изумлялась
Четыре дня подряд.

Тишина в Кёнигсберге,
Первый раз тишина...
Чёрной Преголи берег
Отмывает волна.

Я не снимаю, а сдираю
Клеймёные лохмотья с плеч.
И в День Победы примеряю
Шикарный не по росту френч.

Пожарищ метельные искры,
И стойкие шапки дымов,
Бумажные жёлтые «иксы»
На окнах притихших домов...

Был у меня знакомый среди пленных,
Показывавший мне средь тишины
Открытки с видом города на Рейне,
Не знавшего всех ужасов войны.

Куда они шли – неизвестно.
Но знали, что шли на восток.
О лямок знамения крестные!
О пыль вековая у ног...

И снова с поля
мать моя вернулась.
Свалила с плеч худых
вязанку сена...

Друг умирал на подступах к Берлину.
В минуту одичалой тишины
Успел сказать лишь: «Передайте сыну…»
А что? О том живые знать должны.

Молчит он – мраморный солдат,
Стоит, не сделает ни шага.
Всё на войне познав, лежат
В могилах братья по отваге

Во мне – боль павших, но не сдавшихся
Во все крутые времена.
На веки вечные оставшихся
В полях, где ночь, как смерть, черна.

Не хочу тебе писать, родная,
Ни о том, как тяжек ратный труд,
Ни о том, как люди, умирая,
Навсегда дышать перестают,