Кусок земли, он весь пропитан кровью.
Почернел от дыма плотный мерзлый снег.
Даже и привыкший к многословью,
Здесь к молчанью привыкает человек.

Был город – нынче пепелище,
Кой-где развалины горят.
Над грудой щебня ветер свищет
Да вражьи виселицы в ряд.

Над волжской дедовской сторонкой
Вновь журавлиный тянет клин…
Лист пожелтевший с датой громкой,
И сверху четкое: «Берлин».

О, этот бой с утра! Какой по счету –
Седьмой, двадцатый ли, сороковой?
Огонь настильный* жал к земле пехоту,
И ты дышал горелою травой.

Сашка Грач жил на станции Стрельна,
и не Сашкина это вина,
что в июньское то воскресенье
в Сашкин дом саданула война.

О войне не кончен разговор.
Каждый шаг тех дней забыть смогу ли?
У меня под сердцем до сих пор
Двадцать грамм – побольше, чем две пули.

Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули –
Всегда стрелял без промаха комбат.

Если б сердце плавилось от слез,
У меня б расплавилось оно.
Будь слезам дано смывать жилища,
Стала бы бездомною давно.

Не бывало прежде так, да вдруг сталося,
Что в деревне Чепухинке**, под Валуйками***,
В тесной мазанке, под крышей соломенной,
Появилось на свет божий чадо малое,
Во грядущем генералом славным ставшее.

Мы у крыльца седлали хворостины.
Неслись, крутя над головой клинки,
И, словно бурки, хлопали по спинам
Холщовые порожние мешки.

Мы придём на именины
В тот горбатый дом.
Испечём пирог из глины,
Уши надерём.

И всё же мы как-то выросли
Под тёмным крылом войны;
И холод, и голод вынесли,
Не пасынки у страны.

Как в словах, бесконечно простых,
Отличить всё величие ваше?
…Встань на колени, мой стих,
Перед памятью павших!

Вокруг бои, вокруг сраженья.
В дыму пожарищ меркнет рань…
Седьмые сутки в окруженье –
Болота, топь и глухомань.

Мой тесть – военный ветеран,
Мужик весёлый и сметливый,
Прошёл через войну без ран,
Отмеченный судьбой счастливой.