Как богато мы, нищие, жили!
Ты почти что босой – всё равно!
Для тебя – Тито Гобби* и Джильи**,
Красота и Аиды***, и Джильды****.

Снова волнуется сердце…
Утро далёкого дня.
Друг мой из давнего детства,
Генка окликнул меня.

За чем-то очередь толкалась,
Бурлила, как весной река,
Одна молодка всё старалась
Оттуда выжить старика...

До гроба страсти не избуду.
В края чужие не поеду.
Я не был сроду и не буду,
каким пристало быть поэту.

Мокрый снег белил окопы. Бил в лицо. Глаза слепил.
Сытый лектор в полушубке о грядущем речь вопил.
Он на подвиги и жертвы битый час нас вдохновлял.
По бумажке называя, кто геройство проявлял.

Как много нынче снега талого
По всей дороге развезло…
Я на попутке до Началово* –
Спешу в родимое село.

Его прислали в роту с пополненьем.
И он, безусый, щуплый паренёк,
разглядывал с наивным удивленьем
такой простой и страшный «передок».

Не забавы ради, но попросту,
Покоряясь молчком судьбе,
Мы с братишкой спешим за хворостом,
Потому что зима в избе.

Утихли орудийные раскаты.
В твоем краю – прифронтовой уют.
А я, фуфайку нарядив заплатами,
Пойду туда, где нас едва ли ждут.

Не дымятся дали,
Пыль черна от слёз.
Ни одной медали
Дед мой не принёс.

Расскажи, поведай, Тускарь,
сколько их легло под Курском?
Сколько там осталось наших,
сколько живших, сколько павших?

Сквозь сотни бед, сквозь все коллизии
До майских вод от первых льдин
Ушла Сибирская дивизия
С Наро-Фоминска на Берлин!

«На позиции девушка
Провожала бойца»*, –
Пел отец.
Мне тогда было только три года.

Я строил баррикаду.
Но не об этом речь!
Мешки с песком укладывал
и яростно угадывал

Я – друг негнущихся людей: в душе моей
И месть, и ярость с каждым днем горят сильней.
Я жив – и ты не одинок среди людей, –
Не проливай же горьких слез, мой друг, не гнись!