Где она, эта грань – граница,
Переход от светлого в грустное?
Фотография. Лица, лица…
Вот и ты, наша Пашенька Усова.

Не на год, не на десять лет, – надолго
И с какой-то щемящей тоской
Я запомнил тяжелые надолбы
В сорок первом году под Москвой.

Мать моя, Наталья Тихоновна, – русская.
Батя, Фёдор, – русский, до конца, как есть.
Деде погиб в Отечественную под Руссою,
Мишкой и назвали в дедову честь.

Холодный, цвета стали,
Суровый горизонт –
Трамвай идет к заставе,
Трамвай идет на фронт.

На мамаевом кургане тишина,
За мамаевым курганом тишина,
В том кургане похоронена война,
В мирный берег тихо плещется волна.

Мы пришли на свет для испытанья
И с пелёнок знали, что должны,
Пережив недетские страданья,
Одолеть все тяготы войны.

Нас захватил садов и пепла запах,
Когда вошли мы с боем в Кишинев.
А он сынам указывал на запад
Руками искалеченных домов.

Гляжу всё чаще в телеящик,
Когда войну передают.
Хочу увидеть нас, тогдашних,
Увидеть молодость свою.

Я принял их из рук войны
за кровь врага, как ни суди.
Они (тут молодость вини)
легко лежали на груди.

С милым домом разлучённые,
В горьком странствии своём
Пьём мы только кипячёную,
А сырой воды не пьём.

В те дни у лавки угольной,
У хлебного ларька,
Где очередь сутулило
От злого сквозняка

Мы казённый табак курили,
С потолка блиндажа текло.
Мы о женщинах говорили
По-солдатски – тоскливо, зло.

На скамейке возле хаты
Я смотрю, как в бабьи сны
Полстолетия солдаты
Всё идут, идут с войны.

Как будто лишь сейчас взошла
На пьедестал – не эшафот.
И небо синева зажгла,
И свежий ветер волос рвет.

Был старшина наш прост немножко,
Из деревенских мужиков,
Его «люменевая ложка»
Была добычей остряков.