Правый берег. Вот он перед нами.
Посмотри внимательней и пристальней.
Эти груды были кораблями.
Этот лес носил окраску пристани.

Как бы земля ни врачевала
Себя целебною травой,
Я вновь, хоть срок прошел немалый,
Нашел окоп глубокий свой.

В избе свежо.
Я лег, не раздеваясь,
Кроватью мне – широкая скамья.
В постели спит хозяйка молодая,
Такая ж одинокая, как я.

Был город – нынче пепелище,
Кой-где развалины горят.
Над грудой щебня ветер свищет
Да вражьи виселицы в ряд.

Нам отпущено время – немного вздремнуть после боя.
Наш тянь-шанский Мартынов зарыться додумался в снег.
И уснул Щаденков под березою рядом со мною,
и во сне автомат крепко держит в руках Шукербек*.

В обломках стен, сверкая лабрадором,
Каким-то чудом уцелел портал,
Казалось, изуродованный город,
Сжав кулаки, к возмездью призывал.

Я помню…
Впрочем, что я помню?
Булыжником мощённый двор
И дома óтчего костёр.

Где я рос?
За излучиной Волги.
С кем играл?
С камышами речными.

Не блещут кремлевские звезды.
Не плещет толпа у трибуны.
Будь зорок! В столице безлунной
Как в проруби зимней, черно…

Идет колонна за колонной
В порядке строгом. Впереди,
Одет в мундир темно-зеленый,
С крестом железным на груди

Хорошо до слёз! Истома.
Заурчало в самоваре.
Я отпущен из детдома,
Знамо, в гости к тётке Марье.

Я помню, в цех война вступила,
Весь цех заполнила собою.
Казалось, труженицы тыла
Здесь лично встретились с войною.

От холода земля окаменела,
Теперь ее лопатой не возьмешь…
А бой гремит, и мины то и дело
Свистят, визжат… Укрытье где найдешь?

Во мне он – метою из мет,
Я – слово им запетой песни.
Так получается, что дед –
Не одногодок, а ровесник.

Когда они в последний раз поперли,
И мы в ножи пошли, осатанев,
Бой догорел, но где-то в самом горле
Безмолвным криком клокотал во мне.