Треугольники птиц над городом стылым,
Словно письма солдат, не пришедших с войны
И лежащих в забытых братских могилах
Посреди чужой ледяной тишины.

Я тебе посвятил много пламенных строк,
Ты же письма писать мне не хочешь…
Ну так знай, я могу и к тебе быть жесток
И порву свое сердце на клочья…

Ты просил, чтоб я ответил.
Как улусный* край живет?
Что ж, по-прежнему он светел
И тебе поклоны шлет.

Опять снега метут, снега,
Послевоенные, крутые.
И ни дороги, ни следа
В те ночи долгие и злые.

Стоит, опершись на костыль,
Один под стынью небосвода,
Далёких лет живая быль –
Солдат войны, солдат свободы.

А ты кричал под бомбой «мама!»,
Когда метнулась смерть в глаза?
Когда кощунственная «рама»*
Тебя попятила назад –

Снова февраль заметеленный прожит, –
и возвращаюсь душой к тому,
что, как и встарь, до озноба тревожит –
словно бы в проруби тёмной тону.

Идём к Чжамбею**, облекаясь
в пустыни пепельную сушь,
от вечной спячки поднимая
никем не тронутую глушь.

Мы шли под пули, в стужу дрогли,
Мы бой вели четыре дня
И, взяв рубеж, – везенье, рок ли –
Живыми вышли из огня.

Этот старый серый дом
Удивительного действа,
Где идёт-проходит детство,
В общем-то, обычный дом.

Что я помню о своём соседе?
Погляжу, бывало, из окна:
С топором, пилою дядя Федя
Во дворе маячит дотемна.

Первое воспоминание!
Мне вечно тебя нести.
Первое воспоминание,
Свети мне в моём пути.

Он одичал, окаменел за годы –
Заросший пласт, трамбованный войной:
Передо мной участок огорода
Под знаменитой Пулковской горой.

Три дня мы в том месте кружили.
Три дня каруселил снег.
Напротив комендатуры
Во рву лежал человек.

Был я запевалой в нашей роте.
И в походе – только отчий край
Я припомню – на высокой ноте
Вдруг звучит команда: «Запевай!..»