В Крестцах машины нагрузив мукой,
К военным хлебопёкам мы попали,
И, тёплый хлеб ломая фронтовой,
Горячим чаем губы обжигали.

Гроздья дней висят на ветви года
Аккуратно так – по месяцам.
И у каждого своя погода:
Тут морозно, жарковато там.

После грома тишина звучит.
Свежая погода!
И листва ладошками стучит,
Стряхивая воду.

Мне снятся ночами тревожные сны:
Как будто отец воротился с войны.
Под тёмною каской не видно лица.
Он вместе с друзьями стоит у крыльца.

Им долго жить – зелёным великанам,
Когда пройдёт блокадная пора.
На их стволах – осколочные раны,
Но не найти рубцов от топора.

В этот год поезда
уходили на запад –
вещмешков и шинелей
пропылённый поток.

Они и нынче, уйдя, живут –
Люди легенд.
И годы венки им скорбные вьют
Из траурных лент.

Мы слишком поздно молодыми стали,
мы слишком рано начали стареть.
«Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин»* –
нас научили в школьном хоре петь.

Во мне – два метра. В нем поменьше было.
А сколько – память долго не хранила.
Мы с ним сравнялись в росте – до земли,
Когда на землю под огнем легли.

Схоронили мать в рядне без гроба
В сорок третьем каторжном году.
И, стуча зубами от озноба,
Допоздна глядел я в темноту.

Слово страшное – похоронка.
Но меня не пугало, мальца.
Всей бессмертной душою ребёнка
Не поверил я в смерть отца.

Коптилки мигающий пламень.
Мы с Диккенсом в доме одни.
Во мраке горят перед нами
больших ожиданий огни.

Мой друг пришел с Синявинских болот
на краткий отдых, сразу после схватки,
еще не смыв с лица горячий пот,
не счистив грязь с пробитой плащ-палатки.

Черноморцы спят в палате,
За окошком ливень замер.
Тишина. Сестра в халате
Ходит тихими шагами.

Жёсткий, неулыбчивый камыш,
Листья, как штыки, – мерцают грани.
Сердце, сердце,
Что ты так болишь,
Словно я здесь был когда-то ранен?