Бурлит толпою вечевой
Толкучка – рынок вещевой.
А над страной – сирены вой:
Пикирует сорок второй.

В два ночи – оглушительная новость:
Победою окончена война!
И хоть мы ждали, к новости готовясь,
Но все ж врасплох застала нас она.

Пахали бабы на себе:
Таскали плуг тяжёлый.
Пахали бабы на себе
Устало и безмолвно.

Девушка, эй, постой!
Я человек холостой.
Прохожая, эй, постой!
Вспомни сорок шестой.

Я вернулся оттуда,
Из метели сырой,
Где ценили не удаль,
А выносливый строй.

Не печалься! Скоро, очень скоро
Возвратится мирное житье:
Из Уфы вернутся паникеры
И тотчас забудут про нее.

Мне о любви бы, о весне,
Да вот беда, не пишется.
Я на войне, большой войне,
Под деревенькой Лишица.

До гроба страсти не избуду.
В края чужие не поеду.
Я не был сроду и не буду,
каким пристало быть поэту.

Последние почти иссякли силы.
Свело уста. Не шаг уже – шажок!
Но встал отец навстречу
из могилы...

Возвращались солдаты с войны.
По железным дорогам страны
День и ночь поезда их везли.
Гимнастерки их были в пыли

В апреле сережки на вербе
Под окнами мирных квартир.
В июне стервятники в небе
И бомбами взорванный мир.

Не «Братцы, бога ради!»,
Не бабье «Ой, горим…» –
«Ни шагу» и «ни пяди»
Тогда сказали им.

Гремят над Москвою раскаты орудий,
Всё чаще и чаще победный салют,
И то, что сегодня проделали люди,
Наверное, тысячи лет не сотрут.

Нам до сих пор блокадный холод снится
В костях солдатских с Пулковских высот!
И до сих пор красы нетленной лица
Полк в поименном перечне ведет

Войну я видел не на расстоянии,
Не издали, попав в ее кольцо.
Я – рядовой в своем солдатском звании,
Три года ей заглядывал в лицо.