Далёкие листья шумели,
Метели чужие мели,
И падали люди в шинелях,
И вновь поднимались и шли…

Хотелось пить, спекались губы,
И едкий пот струился с лиц.
Но зря мы обступали срубы
Врагом отравленных криниц.

Был под бронью* он, как под бронёю,
Но, махнувший рукой на бронь,
Недосеявший поле ржаное,
С трёхлинейкой** шагнул под огонь.

На крутом берегу то ли Волги-реки,
Где ясна поднебесная ширь,
Там убитый лежит с тяжкой раной в груди,
Там убитый лежит богатырь.

Был близок май. И люди жили верой,
Что День Победы где-то недалёк.
Но шёл на смену солнечному серый,
Сырой, совсем не праздничный денёк.

Хромоногий, старый, масти чалой,
Весь седой от гривы и до ног,
Мы его в бригаде называли
Необидной кличкою Конёк.

…По-братски разделили меж собой мы
В снегу отрытый драгоценный клад –
Четыре нерасстрелянных обоймы
И семь противотанковых гранат.

Как половодье, схлынут годы,
Но русла жизни глубоки,
По осени светлеют воды
Моей родной большой реки.

Еще не раз салюту загреметь, –
И знаем мы, что после Таганрогских,
Дивизиям мы будем славу петь –
Полтавским, Брянским и Днепропетровским.

Помянем усопших родителей,
Вспомянем погибших друзей.
Печальны картины для зрителей –
Кладбищенский скорбный музей.

Жил-был когда-то здесь поэт.
Ты знаешь, друг мой, как поэта звали?
Здесь, под сосной, я сплю, встаю чем свет,
Ноги моей на травах виден след

Был зной воистину неистов,
А кровь горячая густа.
И рощи не было тенистой,
И даже тощего куста.

Всё дальше тот суровый час,
Его удары глуше.
А избы старые у нас
Похожи на старушек.

Я тоже очень люблю родину:
Малой – уют, большой – даль и ширь.
Льды закуют, ветра запоют,
Снега укроют мою Сибирь.

Из пламени смелого сердца выткали мы тебя,
Лучами родного солнца вышили мы тебя.
Над зыбью родного моря, над твердью родной земли
Высоко в родимом небе багряный твой свет зажгли.