Земля горела, взрывы громыхали.
И не было на свете тишины.
А маки полыхали, полыхали,
Им нет, казалось, дела до войны.

Лихих годин ожоги
забылись ли? Как знать…
О Селивёрсте Жогине
пришла пора сказать.

Мы в том болоте сутки спали стоя.
Нас донимали мухи и жара.
Оно было зеленое, густое.
В нем от застоя дохла мошкара.

Когда была объявлена война,
то мама и миллионы матерей
так охнули по-бабьи, что казалось
охнула Земля.

Учебники, прочитанные мной,
Усваивались поздно или рано,
Но тот, что называется войной,
Осмысливал я по отцовским ранам...

Выплывает, как из дымки,
Всё, что свято нынче мне:
В чёрных рамках фотоснимки
На бревенчатой стене.

Как долго –
Через всю Россию –
Шли письма.
Днём и по ночам.

Я – в кольце острокрышего города.
В эту ночь, на чужой стороне.
Всё, что сердцу солдатскому дорого,
Как впервые, припомнилось мне.

Послевоенный бедный дворик.
Под безмятежной синевой
Резвятся мухи на заборе,
И пахнет глиной и травой.

Сердце – с теми ребятами,
Что, бедою задетые,
Уходили солдатами,
Возвращались поэтами.

Не соломы желтым ворохом –
хоть привычней и ловчей –
разжигают бабы порохом
зев усадистых печей

Жил человек, беды-горя не зная, –
Вдруг на! –
Новая Мировая
Война!

Врач сказал:
– Кладите в середину.
Жаль сержанта, даже очень жаль!
Полз на четвереньках – и на мину,
Прямо на три усика, нажал.

Опять с уродливым лицом
эпоха новой ищет правды.
И как когда-то над отцом,
так надо мной свистят снаряды.

Колючая проволока в три ряда,
Колючий до боли снег.
Вы разными судьбами шли сюда
И разве подумать могли когда...