Если б не каска и не погоны,
Если б не матовый ствол автомата,
Был бы похож он сейчас, запыленный,
На землепашца, не на солдата.
Мне возвращенье рисовалось так:
Блеснет у входа конская подкова –
Такой простой, такой железный знак
Спокойного житья-бытья людского, –
Ступлю под кров, я буду счастлив снова.
Сниму шинель. на миг в лицо пахнет
Железным ветром, горечью окопа,
Но распахнутся недра гардероба,
И нафталин все запахи убьет…
Свершилось все: покой вступил в права,
Походов пыль отмыл горячий щёлок,
И мускулы привяли, как трава,
И тишина раскинула свой полог.
Свершилось всё: мой дом – мне миром стал.
Остыли страсти. но пришла минута,
И на душе тревожно так, как будто
Чего-то нет, я что-то потерял.
Глухая ночь. Тяжелый ход часов
Да шорохи, знакомые от века.
Уютный мир захлопнут на засов
От горя, от чужого человека,
А тщетно всё! – пришли тревоги в дом,
И чересчур постель моя мягка мне.
Я почему-то думаю о том,
Что можно спать, упав ничком на камни.
Я засыпал, отрады не тая,
Не сняв шинель, едва ослабив пояс.
Так спит лишь тот, кого не мучит совесть,
Кто сделал всё, что должен был… А я?..
А я не сплю. Вот кто-то из угла
Тяжелой поступью идет к моей постели.
Открыл глаза – по ним хлестнула мгла
Полою распахнувшейся шинели.
У изголовья встала тишина –
Совсем другая, не хозяйка дома.
Как взгляд солдата, строгая,
Из грома она совсем недавно рождена.
Она пришла в глаза мне заглянуть,
Проверить совесть и спросить сурово:
«Ты не забыл ли клятвенное слово
Не ставить на божницу тишину?!»
И снова день. В окне простор и синь.
Я открываю дверцы гардероба.
Пахнуло ветром, горечью окопа –
Пред ними был бессилен нафталин.