Саночки-салазочки,
ноги калачом.
Не глаза – буравочки,
вьюга нипочём!

Есть в памяти рубцы и шрамы,
Незаживающие раны.
Не любит тишину взрывник:
Он к взрывам на войне привык.

Ночь отошла, издерганная боем,
Утихли канонада, минный визг.
И над слепым, осунувшимся полем
Катился солнца пулеметный диск.

Высь темна, тишине я внимаю.
Мотыльками снежинки летят.
Автомат свой к груди прижимаю,
Запахнул белоснежный халат.

Приходи, отец.
Слышишь, май звенит.
Приходи, отец.
Видишь, стол накрыт.

Война к весне ушла от нас далече,
Но каждый дом бедой с лихвой оброс.
Друг Колька мину отыскал под вечер
И, не таясь, во двор её принёс.

Можайск, Калинин, Малоярославец…
Какие это русские места.
Еще был молод Петербург-красавец,
Еще Нева была полупуста

В классе очень холодно.
На перо дышу,
Опускаю голову
И пишу, пишу.

Город мой! Ледяная моя колыбель!
Слюдяное мерцание стёкол, метель,
Завыванье печурки, чухонская стынь*,
Лёд, Коломна**, Беллона***, Фонтанка, ледынь...

Я сидя спал в разрытой щели,
Уткнувшись в жесткий воротник,
К уюту шапки и шинели
За восемь месяцев привык.

Всё с утра идет чредой обычной.
Будничный осенний день столичный –
Славный день упорного труда.
Мчат троллейбусы, гремят трамваи,

Не вздрогнул я, увидев фото,
Где пушка ввысь устремлена
И где бесформенное что-то
Вокруг… Я лишь вздохнул: «Война».

Ночи в августе!.. Звезды слетали на землю порой.
Над рекою бессонною наша столица дремала.
Называл я тебя утешающей душу сестрой,
Ты в ответ меня братом, лицо приподняв, называла.

Метров двести – совсем немного –
отделяют от нас лесок.
Кажется – велика ль дорога?
Лишь один небольшой бросок.

Ночную мглу прожектора косили,
Горело небо в росчерке свинца.
Не только у бойцов – у всей России
Край обороны лег через сердца.