Прости меня, мой детский дом, –
Приют в ту горькую годину…
Я обещал писать потом,
Коль в круговерти лет не сгину.

Сорок пульманов с пломбами
На вокзале ночном.
Сорок пульманов с бомбами
Заметает снежком.

Трое суток шли, и снова
Сеновал стал былью.
Пауки плетут основу
По застрехам пыльным.

Я мысленно всегда с тобой,
Все время думаю о встрече.
Стоит в глазах передо мной
Последний, памятный нам вечер.

Вечерами, в потемках усталых,
Чем наполнены думы солдата?
Он мечтает о низеньких скалах
И о море, где плавал когда-то.

Ничто
Никакой
Не имеет цены,
Кроме луны и звезд

Жил командир стрелковой роты.
Как воевал? В наградах грудь.
А я, племянник, без заботы
Их надевал, чтоб прихвастнуть.

Берлин горит. Подтаявшая тьма
Все выше поднимается и выше…
Огонь вошел в угрюмые дома,
И с тяжким гулом оседают крыши,

Ох и славные ж девчата,
Настоящие друзья –
Наша Ната из санбата
И радистка Шаргия.

В тот самый длинный день, в день ущемленья ночи
Увёртливая тьма готовила реванш.
Был верховод её в своих расчётах точен,
Он всё предусмотрел, как извести славян.

Война бетховенским пером
Чудовищные ноты пишет,
Ее октав железный гром
Мертвец в гробу – и тот услышит!

Не отгорит война.
Не отболит –
Хотя бы выцвели её знамёна,
Хотя б её последний инвалид...

Нет, война ничего не списала,
Ничего не простила война.
Не забыты концы и начала,
Не забыты беда и вина.

У крыс фашистских зреют планы,
Иные крысы уж в пути:
Упаковавши чемоданы,
Через моря и океаны

У песочницы только и слышно,
Где в песке на «бандите» «бандит»:
«У Наташки поехала крыша –
Вновь Наташка ночами бомбит!»