…Под сердцем пуля у меня –
Германская тупая пуля.
Уж тридцать лет ее ношу я,
Победно выйдя из огня.

По пескам. По наплёскам.
Вдоль реки босиком
К перевозу подросток –
Из села прямиком...

Эхо лaй разнесло по тоням*,
Пули свистнули им вдогон.
Но осталась ни с чем погоня,
Оборвав сумасшедший гон.

В бледные окна сочится рассвет.
Сны угасают – и сходят на нет.
Сизой позёмкою занесены
послевоенные долгие сны.

Я с землею был связан немало лет.
Я лежал на ней. Шла война.
Но не землю я видел в те годы, нет.
Почва была видна.

На грозных дорогах войны,
Собой заслоняя Расею,
Поднялись курганы страны:
Мамаев!...

Взошла заря в багровом, дымном небе,
И у Рейхстага сгрудились бойцы.
Сам фюрер Гитлер и сам доктор Геббельс,
Как говорится, отдали концы.

Пока вечерний свет горит в моей Отчизне
И медленно плывёт багровый небосвод,
Забуду тридцать лет неповторимой жизни
И с тяжестью в душе не посмотрю вперёд.

Метельное, напевное –
из той зимы, наверное:
«Один, два, три,
оладышек...

Я был в команде рядовым,
Служил на корабле минером…
К бессонным пристаням Невы
Пришли эсминцы и линкоры.

В часы бомбёжек и атак
Со мной на фронте было так,
Что подступавший смерти час
Я рядом чувствовал не раз.

Пусть враг коварен – это не беда.
Преград не знает русская пехота.
Блестят штыки, грохочут поезда,
К победе рвутся вымпелы Балтфлота.

Всего, что пережить в плену пришлось,
Не уместить и в десяти поэмах,
Мне самому не верится порой,
Что в лагере тифозном жив остался.

Идёт как трубач, как глашатай,
Он поступью твёрдой идёт
Дорогой побед – сорок пятый,
Увенчанный лаврами год.

Прикрыв мальца своею кацавейкой,
пока он спал, хмелея от тепла,
задумчивая старая еврейка
от голода под утро умерла.