На русской холодной равнине,
Среди замерзающих рек
Ещё не бывало святыни
Святее, чем сам человек.

Земля, пропитанная кровью.
Здесь каждый метр в сраженьи взят...
Седой Кронштадт! К нему с любовью
Все люди устремляют взгляд.

Бейте, бейте шомполами –
Всё равно не закричу!
На решетке, сжав зубами,
Гайку ржавую верчу

Нет ни минуты среди забот,
ни дня без дел, налегке.
А память к Рузе опять ведет,
к дымной Москве-реке…

Четыре года по команде «к бою!»
Мгновенно собирался наш расчет.
Спроси у нас орудие любое –
Оно ответит, как сражался флот.

Ты просил, чтоб я ответил.
Как улусный* край живет?
Что ж, по-прежнему он светел
И тебе поклоны шлет.

В буре электрического света
Умирает юная Джульетта.
Праздничные ярусы и ложи
Голосок Офелии тревожит.

В ночи отгрохотали пушки,
Расплавив небеса вдали,
А на рассвете к деревушке
С востока танки подошли.

Улетели луга,
Улетели сады и леса…
И в колодезной мгле
Холода голубые стояли.

Затишье… Июньского грома раскаты
Порой орудийного гула слышней.
Но гроздья колючки не сняты с рогаток,
И дула глядят из-под шапок ветвей.

Конец сороковых. Мужская школа.
Ещё мы злые с голоду. Но всё же…
Учителя, как на подбор, мужчины,
а это как-то, знаете, бодрит.

Пахали бабы на себе:
Таскали плуг тяжёлый.
Пахали бабы на себе
Устало и безмолвно.

Привал в пути у солнечной опушки,
Солдаты в крепкий сон погружены.
Затихли, захлебнулись где-то пушки,
Вокруг покой весенней тишины.

Мы рыли рвы – хотелось пить.
Бомбили нас – хотелось жить.
Не говорилось громких слов.
Был дот на каждом из углов.

Календари не отмечали
Шестнадцатое октября,
Но москвичам в тот день – едва ли
Им было до календаря.