Кастрюля с пареной пшеницей
На самом краешке стола.
Три детских худеньких десницы –
Как неокрепших три крыла.

Увидел Родину свою
Сегодня я в твоем портрете.
Я не погиб в ночном бою,
А после боя, на рассвете

С поля наплывает горечь донника–
запах лета, жаркий и сухой.
На закате охает гармоника
над стеклянно-розовой Окой.

Через улицу, через площадь,
По асфальтовой мостовой
Неуверенно шёл, на ощупь
Дождик солнечный, дождь слепой.

Тише, годы! Всё-то в сердце свято.
Тяжело и радостно – двоим.
Вы похожи на того солдата,
мною наречённого моим.

Память снова велит
Не забыть о былом.
Одиноко стоит
Недостроенный дом.

Пополам на железном колене войны
Сорок первый был год переломан...
Всюду станции серых шинелей полны
И зеленый дают эшелонам.

Она войдет навеки в каждый камень,
Оставит след беды и стужи злой.
Изгнать ее не сможет даже пламень
Дневного солнца, раскаленный зной.

Имел земное имя он
До рокового дня.
Но безымянным погребён
У Вечного огня.

Всё о войне и снова – о войне.
Исчезнет ли из памяти когда-то?
Так накрепко она сидит во мне
и будит по ночам во мне солдата.

Ты в лес пришёл за воздухом, за росами,
В стене орешника ты ищешь лаз.
И вдруг наткнулся на окоп заросший,
Листвой замаскированный от глаз.

Нам от памяти детской никуда не уйти,
Хоть мы взрослые «тёти» и «дяди»…
Таня Хейфец, лишь стоит секунде пройти –
Ты в блокадном опять Ленинграде.

Над весенним полем молодым –
Переливы птичьих голосов.
Вспыхнувшей зари рассветный дым
Заслонил зелёный дым лесов.

Земля израненная впереди…
В шинели, с автоматом на груди
Шагаю, прохожу за долом дол.
Высоко надо мной парит орел

Снарядом руку отхватило.
Солдат не охнул и не скис.
Он побелел. его мутило.
Но сил и мужества хватило