Мне говорили: «У отца была
Рука всегда уверенной и чуткой…»
Дай бог и мне знать тайны ремесла
Живой природы, девственной и хрупкой!

Во взводе были парни из Казани,
И старый молдаванин, и еврей…
Но лейтенант басил: «Вперед, славяне!» –
И все мы дружно лезли из траншей.

В атаку поднимаюсь
И, как любой другой,
С землёю обнимаюсь,
Целуюсь со стернёй.

Что сталось с небосводом? Никогда
Он не был так вместителен и ёмок.
От сизого рассвета до потемок
В нем ветер строит башни, города

Михаилу Дудину
Приду я сюда на рассвете,
чтоб горестный голос утих.
Под бруствером – мой

Был зной воистину неистов,
А кровь горячая густа.
И рощи не было тенистой,
И даже тощего куста.

Автобус в пятьдесят четвёртом…
Слепец с тальянкой на ремне
Пропитым голосом нетвёрдым
Запел, гнусавя, о войне.

Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Жёлтые дожди

Нева… Горбатый мостик… Летний сад…
Знакомая чугунная ограда…
Стоят бойцы. Теперь они хранят
Червонную сокровищницу сада.

Победа – сладка, говорят.
Ты о ней спроси у солдат.
Гулкий пламень, глаза бессонные,
На губах кровяной прокус…

Ты помнишь, Юра, помнишь,
Помнишь –
Нельзя такое забывать, –
Как ты в окопе ровно в полночь...

Вчера на высоте хребта седого
Наш краснофлотец на кресте пылал.
Мы видели – как было все готово,
Как полыхнул огонь, кроваво-ал.

Здесь, где стояли венгерские части,
Встал наконец-то мемориал.
Бог на органе незримом сыграл,
Чтоб улеглись волны мстительной страсти.

Германия. Сорок пятый год.
Над Крайцбургом – белые простыни.
Как в саване город. Он пуст и мертв.
Домов почернели остовы.

В сырой степи под Перекопом,
Где мы ломали рубежи,
Где были длинные окопы,
Рвы, загражденья, блиндажи