Ах, суд потомков! Он, понятно, прав.
Суд с высоты, чтоб в мелочах не мешкать,
Где в том числе и я, к земле припав,
Судьбу свою прикинул в перебежке.

Чтоб стать мужчиной – мало им родиться,
Как стать железом – мало быть рудой.
Ты должен переплавиться. Разбиться.
И, как руда, пожертвовать собой.

Такого не забудешь дня.
Здесь память входит в силу:
В Берлине девочка меня
Дать хлеба попросила.

Среди маньчжурской этой шири
Печаль мы видели одну.
Здесь даже имени лишили
Многострадальную страну.

На грохочущей сцене,
Среди декораций,
Батальон наступает,
И шквалом – овации.

Выпил я. Он выпил тоже.
Помолчали, а потом
Он точил – я тоже – слёзы
Над солёным огурцом.

Такое небо! Из окна
Посмотришь черными глазами,
И выест их голубизна
И переполнит небесами.

Сквозь шквал огня, орудий гром
Летит с победой грозный Ил.
Кусты чуть не задев крылом,
Пилот машину посадил

Бежит, гонима бурей гнева,
чудовищная стая,
Под натиском советских армий,
как лед весенний, тая.

Поэты изысканней стали:
Что рифма – сплошной примитив!
Сорняк на священной скрижали,
Частушки банальный мотив.

Прямо у извоза,
Где телег скопленье, –
Белая берёза
С голубою тенью.

Брезентовый полог палатки
Казался надёжней брони.
«Уверен, всё будет в порядке,
Хирурги роднее родни!

На Пулковских высотах тишина.
Представить даже трудно, что когда-то
Здесь контру били Октября солдаты,
Что здесь прошла недавняя война.

– Добить врага! – нам Родины приказ.
Мы третьи сутки не смыкаем глаз.
Мы наступаем. Бьются у реки,
Тесня врага, советские полки.

Память о войне во мне осталась,
И ничем её не отскрести.
Всё при мне, что в детстве мне досталось
Перевидеть и перенести.