Терпелив, и находчив,
И тверд, как булат,
До чего ж ты отходчив,
Русский солдат.

Я помню, нас готовили к параду
И дух в нас поднимали боевой.
А мы параду сами были рады
И шаг тренировали строевой.

Её на фронте ранило осколком.
Военный фельдшер рану залечил, –
На службе лошадь оставлять – без толку.
Отчислили домой, в глубокий тыл.

Осколки шлепаются в воду,
вокруг меня кипит вода,
а я иду по пояс, бродом,
разматываю провода.

В гнёздах покинутых рылись вороны,
И гибель носилась вокруг.
В избе, где вручили листок похоронный,
Рыданье послышалось вдруг!

Всё так и сбылось:
Громыхнули вагоны и стали,
По окнам ударил
Сосновый настой тишины

Заслоняя коптилку,
Что одна на блиндаж,
Сбив пилотку к затылку,
Очинил карандаш.

Вечер пулемётами прострочен,
Бьётся дождь в палатку невпопад…
Что-то мне не спится этой ночью
Под осенний жёлтый листопад…

Надолбы. Недобрый блеск орудий.
Тьма противотанкового рва.
Никогда ту зиму не забудет
Та, свой крест несущая, Москва!

Собирали колоски,
Набирались силушки.
Руки детские легки,
Словно птицы крылышки.

Паровоз загудел. Поезд тронулся.
Пассажиры к вагонам бегут.
На перроне солдатики строятся.
Ждёт их дальний и долгий маршрут.

Эти дети от вдовьей деревни.
Никогда им ни в чём не перечь.
Это дети от горестных, бедных,
От случайных, нерадостных встреч.

В то утро,
Когда соловьиные трели
Фашистскими бомбами
Взорваны были...

Когда вернёшься в дом в погонах,
то чужой покажется тебе младенчества обитель:
какой-то весь не тот, как в джемпере, покрой,
как в почерке, нажим, наклон…

Качаются домов притихшие громады,
Дрожит гранит на невском берегу.
Стреляют батареи Ленинграда
По лютому, заклятому врагу.