Морозом окна обожгло
И окна поседели.
Зима холодная в село
Пришла на той неделе.

Жизнь солдата – это книга,
Где в соавторах война.
И в огонь бросают мигом,
Только дашь приказ, страна.

До срока постаревшие,
Полпуда соли съевшие,
С заплатами,
С утратами...

Был под бронью* он, как под бронёю,
Но, махнувший рукой на бронь,
Недосеявший поле ржаное,
С трёхлинейкой** шагнул под огонь.

Вечерами, в потемках усталых,
Чем наполнены думы солдата?
Он мечтает о низеньких скалах
И о море, где плавал когда-то.

Я хочу забыть вас, полковчане,
Но на это не хватает сил,
Потому что мешковатый парень
Сердцем амбразуру заслонил.

Москва. Ноябрь. А между сосен
Во всей стремительной красе
Летит в дымящуюся осень
Волоколамское шоссе.

Ещё война гудит невдалеке,
Ночами затемняется весь город,
Находим автомат на чердаке,
На переменах поджигаем порох.

О, наманганской* осени подарок –
В далекий край отосланный гранат!
Как шар пунцовый, ты округл и ярок,
И зерна спелые рубинами горят!

Не знаю, есть ли райские ворота
И кто на землю смотрит с высоты…
Но слышу, рядом как вздыхает кто-то,
Когда несут к надгробию цветы.

Март сорок третьего. С хрустящим бельём
Мамка вошла с мороза.
Лицо побелевшее, а на нём –
Стылые капельки: слёзы...

Про отцов говорят: погиб,
про отцов говорят: пропал.
Мой – не трус, посмелей других –
в этот перечень не попал,

Когда мой взвод несет потери
И нам нельзя ни шагу вспять,
Я должен знать, кому я верю.
Я должен знать.

Под деревцóм на лавочке в зеленом во саду
Сидят старушки-бабушки в двухтысячном году.
Играют возле бабушек их правнуки в войну,
Старушки улыбаются: «Вояк и не уйму!

Обмяк на спинке стула китель.
Отец уснул. Не спится мне.
И слышно: громкоговоритель
Гремит на площади во тьме.