Уходила весна, уходила,
прославляя победу устало.
На Плющихе и тускло, и дерзко
старинное тлело кино...

Отвели в музее танку
Зал под вечную стоянку.
Гид, что не был на войне,
Тычет в раны на броне

Милая ласточка каждой весной говорит мне о том,
Какое это большое счастье – маленький глиняный дом.
Птичка боится, что домик разрушится и уйдёт во тьму.

Года послевоенные.
Барачный неуют.
Хлебы благословенные
по карточкам дают.

Иногда едва волочишь ноги,
Пересохнет в горле – мочи нет.
Хоть бы женщину увидеть на дороге
С ведрами, плеснула бы на след.

Умер дед, без болезней и мýки,
Помню, тёплые лили дожди.
В первый раз успокоились руки
И уютно легли на груди.

Мы выбрали цветущую полянку,
Бестрепетно решив её судьбу,
И вырыли приличную землянку,
И вывели над клевером трубу.

Наверно, в яркий, громкий День Победы
Среди гвардейцев, в блеске их наград,
Он скромно выглядел,
Товарищ мой по делу...

Степей Донецких панорама.
Опять рассвет, опять жара.
Опять висит над нами «рама»,
Опять приходят «мессера».

Передайте друзьям: с отделеньем пехотного взвода
Я иду по тревожным лесам и степям.
Я советский солдат, я воюю за нашу свободу,
Я спокоен и счастлив, сообщите об этом друзьям.

Эта рыжая пыль под ногами, щебенка
Из костей, – не осколки ль, покрытые ржой?
Это, может быть, резвые ножки ребенка,
Что за белою бабочкой гнался межой.

Мой автомат разбит осколком,
Но даже падая, ору.
И землю взорванную скомкав,
Другой с убитого беру.

На фотографии военной
парнишка снят в семнадцать лет
в шинели выцветшей бессменной,
которой век износа нет.

Всё было: обиды и страх,
и сердце стучало устало.
Травинкой на минных полях
терпенье мое прорастало.

Был зной воистину неистов,
А кровь горячая густа.
И рощи не было тенистой,
И даже тощего куста.