В пылу сражения, в пылу
Большой войны потерь не счесть…
А мы с братишкою в тылу,
А мы хотим с братишкой есть.

Заветлужье*, заветлужье,
Тихих стариц** порукружья,
Хмурой оторочены тайгой –
Там моё осталось детство...

Я шел до фашистского чума – Рейхстага
В ночах и средь белого дня,
И смерть неотступная шаг за шагом
Выслеживала меня.

Серый дым ползет по перелескам,
Дышат гарью черные поля.
Под Москвою, Полоцком, Смоленском
На врага встает сама земля.

Мне отец оставил орден и тесак,
толстый свитер и старинный фотоснимок,
кровь армянскую и память, будто знак
на пустынных перекрёстках Крыма.

Без тебя растёт трава бесстрашно,
Шелестят леса своей листвой.
Знаю, что и ты был здесь обласкан
Этой скромной северной землёй.

Опять отъезд на фронт, и снова
Я рву бумаги и дела.
И снова в роскоши пуховой
Метель над городом бела.

Накат землянки незамысловатый,
Надёжнее опоры не найти…
И снова к ней идут по круглым датам
Участники суровой той войны.

Не голова – пчелиный улей,
А вздох как стон издалека:
Строка, оборванная пулей, –
Не полновесная строка…

Всё кругом горело и дымилось.
Я лежал средь выжженной степи.
Вижу: надо мною ты склонилась:
– Потерпи, братишка, потерпи.

Мой трамвай,
С довоенной ещё остановкой,
С подвесными ремнями,
сигнальной верёвкой...

Какой туман! Какая тьма!
Покачиваются дома,
Мой город облик изменяет,
Как будто бы с морского дна
Иное время выплывает.

А я родился в сорок первом.
На первом месяце войны,
И мне под небом обгорелым
Уж не досталось тишины.

Во мне воскресла злая сила деда,
Когда тянул я пушку из кювета,
И смелость, что жила в душе отца,
Когда я шел, не прячась от свинца.

Кружится плавно пластинка
С музыкой огненных лет,
Словно блестящая льдинка
В море потерь и побед.