Тоска одной в беде бессонной,
Сидеть без дела не смогла:
На оборонный, на патронный
В войну работать мать пришла.

На этот раз не в чистом поле,
Где нам служил постелью снег, –
В полуразбитой сельской школе
Остановились на ночлег.

Изба стояла как свидетель
Седой далёкой старины,
Перенесла она на свете –
Как две болезни – две войны.

Как долго –
Через всю Россию –
Шли письма.
Днём и по ночам.

Школа взбудоражена:
Готовится к линейке,
Вымыта, наглажена.
Прибраны скамейки

А нам орденов не давали,
Знать, не за что было давать.
Мы просто в окопах лежали,
В каких нам велели лежать.

Из Путивля раным-рано,
С солнечным восходом,
Ковнаковцы-партизаны
Двинулись походом.

Кадровик протянул мне листок, завершая беседу:
«Напишите…»
Я не уместил на листке!
У тебя покороче: «За отвагу» да «За Победу»...

Немало лет мне душу жжёт
Та песня, всем знакомая.
Она и нынче нас зовёт:
«Вставай, страна огромная!»...

Я тоже рос средь уличной шпаны.
И будущность была во тьме сокрыта.
И, к танцам в клубе выгладив штаны,
Я клал в карман кастет из текстолита*.

Лежал солдат в тиши поляны,
В траве, нагретой добела.
По рукаву из свежей раны
Кровь, чуть пульсируя, текла.

Казалось, было холодно цветам,
И от росы они слегка поблекли.
Зарю, что шла по травам и кустам,
Обшарили немецкие бинокли.

В сыром окопе и в чаду вагонном,
Где повстречаться ни пришлось бы нам, –
Солдата узнают не по погонам,
По стоптанным в походах сапогам.

Сгинул бы у огненной черты,
Если б не окопная братва.
И держусь я этой высоты,
Если для стихов ищу слова.

В огромном мире был я маленьким,
Но в сорок третьем вдруг подрос.
Сосед наш старенькие валенки
И полушубок свой принёс.