Русланову слушает старый солдат,
И вольно в душе, как в долине.
Да, он консерватор, и он ретроград,
Но был в сорок пятом в Берлине.

Ах, суд потомков! Он, понятно, прав.
Суд с высоты, чтоб в мелочах не мешкать,
Где в том числе и я, к земле припав,
Судьбу свою прикинул в перебежке.

Я теперь в любом бою не робок,
Третий год – тяжелые бои.
И со мной всегда идут бок о бок
Верные товарищи мои.

Я знаю тихий небосклон.
Войны не знаю. Так откуда
Вдруг чудится – ещё секунда,
И твой отходит эшелон?!

Мы играем в школу. Я солнце
Плохо знаю. Откуда знать?
Смерть отца, война, как колодца
Наледь, – студят. А мне лет пять.

Снег на ромашке, снег на рябине,
Снег на черемухе, снег на калине,
Снег на висках ветеранов войны,
Снег пережитого, снег седины.

Я опять о Победе.
Святую, кровавую цену
За неё заплатили.
И нету дороже цены…

Что это? Что это он?
Что он гудит над нами?
Воздух переплетён
Яблоневыми ветвями.

Из послевоенной разрухи,
Из низкой избушки я вышел.
Избушка – два синих окошка,
Прижался подсолнух к плетню.

В тихой деревне над Сожем
Добрые люди живут.
В этой деревне я прожил
Много хороших минут.

Он воевал под Курском и Орлом.
Он и доныне держится орлом.
Глядит окрест из-под седых бровей
на современность, как на свистопляску.

Под огнем на берегу реки
Залегли усталые стрелки.
Золотая рожь сверкала рядом,
А во ржи синели васильки.

Лежат солдаты после боя
И в наступившей тишине
Не торопясь дымят махрою,
Забыв на время о войне.

С фронта письма,
письма,
письма…
Часто в них одно – «…убит…»...

У человечества силы столько
(Даже трудно представить – сколько),
Чтобы взорвать, уничтожить эту –
И всего-то с глобус! – планету.