Я тебя таким ещё не знала,
Город-порт, глядящий в океан,
На заводах, слипах** и причалах
Развернувший наступленья план.

Из старой зисовской рессоры
(А сталь давалась нелегко)
Он был откован мне на совесть
Одним смоленским стариком.

Июльский дождь накрапывает редко.
Тепло и сыро. Ни луны, ни звезд.
Нас семь бойцов отправилось в разведку,
Восьмой – на правый берег перевез.

Снегопад лохматой лапой
Прошуршал, весной гоним…
Я во сне кричала: «Папа!..» –
И бежала я за ним.

Меня умчала тряская теплушка,
А вы вдали остались на заре…
Но помню я печальную улыбку
И волосы, как листья в сентябре.

Ворвался танк на перекресток улиц
И заплясал на скрещенном огне,
Попятился и огрызнулся,
Как бы пошарил огненным клыком в окне

Хорошо на пять минуток
Вещмешок стянуть с плеча,
В кучу свежих незабудок
Рухнуть телом сгоряча.

Не знаю, вспомнятся ли годы
сплошных раскатов грозовых,
когда, пройдя огни и воды,
с тобой останемся в живых.

Играет гармонист на старенькой тальянке
У станции метро на мартовском ветру.
Звучит старинный марш «Прощание славянки»,
И слушает народ нехитрую игру.

Надо вечность прожить
Между мраком и светом
Или выстрадать боль
Обнажёнными нервами...

Вывели… Грязный, молчащий, хмурый,
Страшно расстаться с поганой шкурой.
В рваной болотной чужой шинели,
Передвигается еле-еле.

Расквартированный на лето,
Где ели сшиблись в тесноте,
Полк поднимался до рассвета,
А спать ложился в темноте.

– Эти вот – от Миши,
Эти вот – от Толика!..
Фронтовые письма,
Пачка треугольников.

В домотканой выцветшей черкеске,
Улыбаясь ясно и сурово,
Он сидит на ветерке нерезком,
Смуглый от дымка порохового.

Луна мешала. Я не спал.
Сквозь щель двухстворчатой огромной
Я слышал чоканье негромко,
Смех женский, редкие слова.