Мы, признаться, боялись ходить по окопам:
От землянки к землянке – как между ножей.
Притаившийся снайпер без промаха шлепал
Меж бровей.

Раскалывали спичку надвое,
Чтоб дважды свет в избе зажечь
Иль чтобы дважды, в стужу радуя,
Заполыхала жаром печь.

Молчит солдатская гармошка…
Грустим о русом пареньке…
Ещё дымится «козья ножка»*
В его откинутой руке.

Мы лишь от матерей узнали,
Что в те лихие времена
Нам, не рождённым, на вокзале
Отцы давали имена.

Ещё была картошка пропитаньем
И клокотал на кухнях чугунок,
И реял флаг над деревянным зданьем,
И транспорт гужевой вовсю волок.

Москва. Концерт. Актриса в черном платье
двадцатый раз выходит на поклон.
И зал влюблен, как сорок тысяч братьев,
и я один сильней, чем зал, влюблен.

Шли солдаты на запад
По дорогам войны.
Выпадал среди залпов,
Может, час тишины.

В моё не розовое детство,
Когда окончилась война,
Я помню, как хотел наесться
На все иные времена.

…Я вижу снова вихри непогод.
Земля изрыта язвами воронок.
Исходит кровью сорок первый год,
Как раненый волками жеребенок.

Наш лайнер шел курсом к морскому курорту,
И вряд ли кто думал на нем о войне…
Но вдруг мы увидели: слева по борту
Качает могильный венок на волне.

Кровь и слезы с пеплом и золою.
День за днем в пороховом чаду.
Ржали кони, кони за Сулою,
В сорок первом яростном году.

Не за Ленина, не за Сталина,
Не за партию – за своих,
За родных, что в тылу оставлены,
Бился батя мой в штыковых.

Как нереально то, что до войны:
Кудрявый мальчик в чистенькой матроске,
На синем гюйсе* – белые полоски.
Рот приоткрыт. Глаза удивлены.

Я не был на фронте, но был на войне.
Враг оголтелый стрелял и по мне.
Он целился, злобно оскаливши пасть,
Чтоб мне обессилеть, сломаться, упасть.

Так бывает необъяснимо:
Как на выдохе, вдруг замрёшь.
Сколько раз пробегал я мимо
Огородов этих и рощ!