Мы отомстим, кремлёвские рубины!
Бандит и людоед заставил нас
Сиянье ваше погасить на час.
Паденья окровавленной лавины

Надежды спасительный лучик
Вспорхнёт и растает как дым...
Да, опыт здесь нужен, но лучше
Здесь всё-таки быть молодым.

Здесь музы молчат… Здесь лишь бомбы да мины.
И вырубки там, где клубились куртины.
Здесь музы молчат. Здесь лишь мины да бомбы.
…Мы шли во дворец, а пришли в катакомбы.

Здесь, где стояли венгерские части,
Встал наконец-то мемориал.
Бог на органе незримом сыграл,
Чтоб улеглись волны мстительной страсти.

Деревья просто полегли
И грубо,
И пни болели у земли,
Как зубы.

Здесь озверелый вражеский солдат
На нашу песню поднял автомат…
Но Пушкин от горячего свинца
Не отвернул сурового лица.

Четыре недели у нас на глазах
с солдатскою жизнью прощался казах.
Лежал он истаявший, серый, как дым, –
как быть нам, что делать с таким молодым?

Один мой друг, с которым на войне
Пришлось лежать в одном окопе мне,
С кем под шинелью я одною спал,
С кем всю войну прошел в дыму, огне,

Вчера взломали оборону,
И след нейтральной полосы
Остался скопищем воронок
Блестеть от утренней росы.

Не сны, мои видения ясны.
Вот мать моя беретик натянула,
Ни разу на окно не оглянулась.
Идёт среди беды, среди войны.

Цветёт герань на подоконниках,
Струится в окна жёлтый свет.
В углу, на столике, гармоника
И мужа-воина портрет.

Отход прикрывает четвертая рота.
Над Волховом тусклое солнце встает.
Немецкая нас прижимает пехота.
Спокойствие. Мы прикрываем отход.

Снова слышен вой снаряда,
Накрывающего цель.
Много дней идет осада,
Злобный зверь забился в щель.

Здравствуйте, мама и Танечка-плакса!
Мурлыка Федот – паникер и обжора –
Опять перепачкался черной ваксой
И выдрал кусок маскировочной шторы.

Ну что ты помнишь: был – под стол пешком.
Ну что ты мог – ребёнок из детсада?
Ответь, мальчишка с голубым лицом,
Что в центре ледяного Ленинграда...